— Слишком тихо, — произнес девчачий голос.
— Люди мечтают о тишине, — произнес мужской.

Перед своей мечтой я оказался не один.

Знакомьтесь: мой приятель с дочерью. Ему еще нет сорока, ей уже пятнадцать. Она вьет из него веревки, он сопротивляется, но всегда терпит поражение.

Она бранится — он успокаивает. Она предъявляет — он огрызается. Она требует — он отбивается.

На этот раз ее не устраивает квартира в жилом комплексе «Резиденции композиторов».

«Резиденции композиторов»
Жилой комплекс с панорамными видами на Павелецкую набережную «Резиденции композиторов» объединяет людей, которые ценят комфорт, свободу мысли и творческий взгляд на вещи. Расположенный на территории старинных фабричных построек, квартал несет в себе архитектурные традиции XIX века. Проектная декларация на сайте afi-residence.ru. Застройщик ОАО «МКПК». ОГРН 1037700018180

Здесь слишком тихо.

— Я сниму тебе однушку с окном на Третье кольцо!
— Ну и сними!
— И сниму, а сам перееду сюда!

Отец и дочь бродят по квартире, которую он подумывает купить. Консультант описывает достоинства. Меня пригласили посоветоваться: приятель убежден, что у меня хороший вкус.

В этом он прав.

Едва я увидел с набережной несколько новостроек, сразу понял, что и сам бы не прочь здесь жить. Такие дома могут стоять в любой из первых мировых столиц. Пропорции, материалы, те самые окна в пол.

Я сразу влюбился в кирпич на фасаде того корпуса, в который мы зашли. Не удержался — провел по стене рукой. Обожаю классный кирпич, я — кирпичесексуал.

Вернусь чуть назад. Первым делом мы поднялись на шестой этаж здания поблизости, в офис продаж.

Уже на пороге меня охватил детский восторг: весь жилой комплекс предстал перед нами во всех подробностях.

Макет с дорожками, клумбами, детскими площадками, прохожими и, главное, домами завораживал. Красные тумблеры регулировали освещение.

— Класс! — я тотчас щелкнул тумблером и разом вырубил все любимые окна.

Тумблер оказался моей личной машиной времени: я тотчас превратился обратно в ребенка, который может щелкать светом до умопомрачения.

Юная капризуля поджала губы. Когда тебе пятнадцать, впавшие в детство дяди вызывают недоумение.

Я погасил один дом, другой, зажег все разом. Окошки приветливо осветились.

Плоская крыша одного из корпусов была размечена планировками квартир. Глядя на окошки, видя внутреннее устройство, я представил, что нахожусь одновременно во всех этих высоких и низких домах, во всех просторных и компактных квартирах, за каждым окном в пол. Я был повсюду, и повсюду мне было хорошо.

— Вот этот корпус уже готов, а этот завершают, — слова консультанта пробудили меня от грез. — А мы сейчас пойдем вот сюда.

Мой приятель заранее высказал пожелание относительно площади и вида, поэтому мы сразу направились в конкретную квартиру в конкретном корпусе на конкретном этаже. Тем более свободных квартир осталось совсем мало.

Тут-то я и провел пальцами по кирпичу, а затем оказался перед окном, в той точке, откуда начал свой рассказ.

— Это моя комната, — буркнула юная особа, потоптавшись в самом просторном помещении квартиры.
— Тебе нравится? — спросил приятель.
— Слишком тихо.
— Это французский балкон, — консультант распахнула мою мечту.
— Надеюсь, эти дома сломают? — юная особа поинтересовалась судьбой старых кирпичных домов по ту сторону переулка.
— Нет, здесь не будет стройки. Здесь тихо.
— Очень жаль!

Мы отвезли дочь на теннис, и приятель сказал, что нуждается в совете.

— Отличная квартира, шикарный дом, надо брать, — перебил я.
— Мне тоже очень нравится, — кивнул приятель. — Я даже антикварный бретонский буфет купил. Уже представляю, куда его поставлю.
— Буфет наверняка впишется, у дома есть атмосфера.
— Как думаешь, втроем там будет нормально?

Попробую кратко пересказать его разъяснения.

Оказалось, девушка моего приятеля, с которой он вяло встречался целых четыре года, наконец-то его бросила.

Она его бросила, и он оживился.

Решил обрушить на нее сразу всё: брак, семью, детей и любовь до гроба.

Ну, а для начала решил предложить пожить вместе.

Спустя четыре года.

Посмотрел бы я, если бы он у себя в офисе принимал решения с такой скоростью.

Приятель принялся названивать своей возлюбленной и завалил ее сообщениями. Но вот беда: на звонки она не отвечала, сообщения оставляла непрочитанными.

— Поговори с ней, пожалуйста, — попросил приятель. — У тебя получится.

Я набрал не откладывая.

Ответила сразу.

Приятель тотчас выскочил из машины, и в течение всего последовавшего разговора я видел, как он бродит неподалеку, пиная опавшие листья.

Мы с ней договорились о встрече.

Я сто раз повторил, что очень волнуюсь: почему-то решил, что, напоминая о собственной неуверенности, смогу придать уверенности ей.

Накануне мы отправились за кольцом — жениху везде нужен советчик.

Мы остановили выбор на скромной роскоши в салоне, который увековечил Капоте.

Перед оплатой нам деликатно подали анкету: отныне предметы роскоши запрещено покупать анонимно.

Пока я удивлялся нововведению, приятель пододвинул анкету мне. Мол, у него нет при себе паспорта. Я пожал плечами и указал вымышленные данные. Продавцы проявили любезность: не стали проверять.

С ней мы встретились за столиком ресторана.

Выходя из дома, я надел белую рубашку и надушился. Жена спросила, куда это я собрался, такой красивый и с кольцом. Я рассказал, что мне доверена роль посредника между влюбленными, но жена всё равно до конца не поверила.

Она пришла вовремя.

Бросилась в глаза ее молодость. Приятель говорил, что ей всего двадцать четыре, но я бы дал меньше.

Я заказал целую бутылку вина, сославшись на акцию, мол, грех не воспользоваться. На самом деле я всё-таки начал волноваться.

Она взяла себе пиццу, а я — целых две устрицы, мне понравилась их форма: одна напоминала растопыренную ладошку, другая, наоборот, имела узкий вытянутый панцирь.

— Хочешь? — я предложил ей устрицу.
— Нет, — отказалась она. — А ты хочешь? — кивнула на пиццу.
— Хочу.

Мы принялись за еду. Она пила мало, я опрокидывал бокал за бокалом.

— Вижу, ты доедаешь корочки, — сказала она.
— Доедаю, — согласился я. — Раньше не доедал, но в конце концов всё равно доедал, в том числе и за соседями, поэтому решил сказать себе да и доедать сразу. Чуть не забыл!

Я вытер руки и передал ей коробочку и конверт.

В коробочке кольцо, в конверте штука баксов.

Шучу, в конверте было письмо.

— Приятно, что он помнит мой размер, — улыбнулась она, разглядывая свою растопыренную окольцованную ладонь.

Я вспомнил, как мы это кольцо выбирали, как просили всех продавщиц по очереди его примерить, пока не обнаружили похожую по габаритам ручку. «У нее примерно такие пальцы, как у вас, только немного другие».

— Узнаю его стиль, — рассмеялась она, достав письмо.

Приятель распечатал письмо на принтере и расписался в конце третьей странички.

Он бы еще каждую страничку подписью заверил.

Письмо, в котором он раскрывал душу, выглядело словно акт приема-передачи.
Она погрузилась в чтение, и скоро на ее щеке блеснула слеза.

— Ты читал это? — спросила она, шмыгнув носом.
— Нет, — соврал я.

Я это письмо не просто читал, но и хорошенько подредактировал.

По просьбе автора, разумеется.

Она сунула письмо обратно в конверт.

Утерла слезу, снова растопырила пальцы и сфоткала кольцо на свой китайский смартфон.

— Ты им довольна? — спросил я про китайский гаджет.
— Дешевый, удобный, там куча функций, которых нигде больше нет.
— А надежный?

Вместо ответа она бросила телефон за спину.

Китайское чудо электроники пролетело в опасной близости от головы ребенка за соседним столиком, стукнулось о стену и упало на пол.

Официант поднял телефон и вернул с поклоном.

— Ни царапины, — сказала она.

Когда мы распрощались, я позвонил приятелю с отчетом.

После бутылки белого, которую я выпил практически единолично, после двух живописных устриц и многочисленных корочек от пиццы я чувствовал себя непревзойденным переговорщиком.

Я сообщил, что кольцо благосклонно принято и оказалось ей очень к лицу, а письмо прочитано и омыто слезами. Из моего резюме складывалась картина не просто восстановленных отношений, но отношений, разогретых до предсвадебного накала.
Убаюканный собственными талантами, я вырубился под скептическим взглядом жены.

Наутро от моей эйфории не осталось и следа — меня мучило похмелье. Кроме того... Если бы мой телефон мог менять размер в зависимости от полученных сообщений, то лопнул бы или занял собой всю комнату: приятель писал мне ночь напролет.

Мы часто упрекаем писателей в многословии, не замечая ее за собой. Десятки обрывочных эмоциональных фраз приятеля можно было свести к одной: «Она опять не отвечает».

Собственное дипломатическое фиаско — не лучшее лекарство от сушняка. Приятель умолял позвонить ей, если уж она теперь говорит только со мной. Задавал бесконечный вопрос: «Почему?» Но самым страшным было то, что она сняла кольцо.

Откуда он об этом узнал?

Это отдельная история.

Дело в способе, которым неуловимая невеста зарабатывает на жизнь.

Она девушка самостоятельная и сама себя обеспечивает.

Чем?

Игрой.

Играет в игры. Скоростной ноут подарил мой приятель. На этом ноуте она убивает монстров, поедая чипсы и запивая сидром. Все ее действия транслируются через веб-камеру, а поклонники смотрят. Они-то и являются источником заработка. За то, чтобы посмотреть на то, как малышка мочит чудовищ, анонимные зрители делают ей переводы.

Узнав об этом на ужине, я спросил ее, в чём прикол.

— Ты в лифчике? — спросил я.
— Нет, конечно, — она рассмеялась.
— Без? — воскликнул я, обрадовавшись.
— Ни в коем случае! — отрезала моя собеседница. — За такое банят. Я одета в обычную одежду, просто кому-то нравится смотреть, как другие играют. У меня есть свои поклонники, они шлют мне донаты, вот и всё.

Тогда я хорошенько отпил вина и в очередной раз задумался о человеческой природе. Кажется, я становлюсь старым. Совершенно не понимаю, зачем платить за то, чтобы смотреть, как одетая девушка гасит виртуальных тварей из виртуальной базуки.

Короче говоря, мой приятель следит за своей возлюбленной вместе с множеством других маньяков, благодаря чему и заметил, что кольцо на пальчике отсутствует.

Размяв собственную опухшую физиономию, я написал ей.

Мне она тоже не ответила.

Вот она, женская натура: вчера вместе грызли корочки, сегодня я в игноре.

Приятель собрался ехать к ней лично, попросил меня присоединиться. В случае чего я отправлюсь на переговоры.

— В загс ты тоже вместо него пойдешь? — спросила меня жена. — Если уж она только с тобой разговаривает.

Тяжело вздыхая, делая в лифте зарядку для лица, я вышел из подъезда. Приятель ждал внизу.

— Ты что, пил? — первым делом спросил он.

На набережной возле новостройки, где мы недавно побывали с его дочерью, приятель свернул в переулок и остановился прямо под моей мечтой — тем самым французским окном в пол.

— Зачем мы опять сюда приехали? — хрипло спросил я. — Решил напомнить бедному писателю, что можешь, в отличие от него, позволить себе классную хату?
— Она здесь живет.
— В смысле?
— Мы приехали к ее дому.
— Ничего не понимаю.
— Вот ее дом, вот окно, — приятель указал на старый симпатичный дом, один из тех, которые, к большому огорчению его дочери, не будут ломать.

Окно было приоткрыто.

— Получается, у тебя будет вид на нее.
— Получается.
— А у нее вид на тебя.
— Да.
— Но у нее домик поскромнее.
— Поскромнее.
— А у тебя просто модный дворец.
— У меня дворец.
— А ты бы где хотел жить: в маленьком домике с видом на дворец или во дворце с видом на маленький домик?
— Я бы хотел жить везде, только бы с ней.

Я вспомнил макет в офисе продаж. В моём воображении макет стал расширяться, пускать побеги новых дорожек, обрастать новыми детскими площадками, раздвигать пространство новыми домами. Это был уже не отдельный жилой комплекс, а целый город, целый мир со множеством приветливых окошек, за каждым из которых была любовь.

В тот день мы ее не дождались. Когда стемнело, стало ясно, что в квартире горит свет, а окно по-прежнему открыто.

Что-то долго она проветривает для осени.

На следующий день свет продолжал гореть, а окно явно никто не закрывал.

В сети она не появлялась.

Приятель связался с ее матерью, та ничего не знала.

Он караулил возле дома еще несколько дней. Воображение рисовало жуткие картины: то казалось, что возлюбленная стала жертвой маньяка, то, наоборот, она в добром здравии нежится в объятиях другого.

Неизвестно, что хуже.

После выходных она как ни в чём не бывало объявилась. Шла по проезжей части вдоль тротуара, спрятав нос в высокое горло свитера.

— Где ты была?
— Я теперь обязана отчитываться?
— Я волновался, твоя мама волновалась.
— Маму я предупредила.

Приятель репетировал этот разговор, но сорвался.

Он хотел быть мудрым и нежным, хотел подтвердить всё, что написал в письме, что четыре года ее мурыжил, а теперь осознал, что хочет свадьбу, детей, квартиру присмотрел в ее любимом районе, вот прямо в этом красивом новом доме напротив...

Вместо этого он обрушил на нее упреки, будто они двадцать лет в браке.

Вместо нежного признания получился скандал.

— Ты предупредила маму? — переспросил он.
— Да, — пристукнула она и мстительно уточнила: — А она тебе сказала, что не в курсе, где я?

Он молчал. Ему показалось, что он теряет собственные очертания.

— Чувствуешь, хлебом пахнет? — спросила она.

Его бедро отделилось от тела и поплыло в сторону, рука, почки и легкие отделились и упорхнули.

Под ногами образовалась пустота, а сам он неумолимо растворяется в воздухе, в запахе хлеба и находится не рядом с ней, а одновременно повсюду: на всех детских площадках, во всех домах, за всеми окошками.

— Тут рядом хлебозавод, на весь район хлебный запах.

Хочется, чтобы у этой истории был счастливый конец.

И читателям, то есть вам, хочется, и автору, то есть мне.

Я не садист, мне не доставляет удовольствия мучить собственных персонажей.

В конце концов, я столько сделал для их счастья.

Выслушивал его бесконечные исповеди, заполнял анкету на кольцо, пил вино, съел целых две устрицы, торчал под ее окнами, смотрел новую квартиру, наконец.

Я желаю результата.

Я желаю, чтобы мои персонажи были счастливы.

Вы скажете: хочешь — напиши.

Ты задаешь тут правила, ты же бог этого маленького мира, ты же повсюду, за каждым приветливым окошком.

Бог-то я бог, но против шерсти даже богу нельзя. Даже бога могут свергнуть, если он будет злоупотреблять всемогуществом.

Мой приятель так и не съехался с той девушкой.

Он купил квартиру с французскими окнами и поселился в ней с дочерью.

Дочь заняла лучшую комнату и продолжает помыкать отцом.

Девушка так и живет напротив и во время игр так и не надевает кольцо. Зато в ее закрытом инстаграме кольцо время от времени сверкает. Думаю, причина в тех самых зрителях, которые шлют ей донаты: незамужнюю содержать приятнее.

Судя по инсте, она иногда путешествует, и, видимо, не одна.

Счастливы ли они?

Мой приятель, его дочь и девушка, разбившая ему сердце.

Полагаю, да. Ведь счастье не где-то там, где фантазии, а прямо тут, где рутина. Счастье нельзя захомутать, счастью можно только довериться.

В числе страдальцев по Клюевой был и Лёша Ануфриев по кличке Нурофен. Страдал он тихо и безнадежно, понимая, что у него — приезжего, невысокого, небогатого и застенчивого — вероятность успеха стремится к нулю (как говорилось на лекциях по теории вероятностей). Нурофен просто смотрел на Клюеву. Смотреть на нее было счастьем. Они учились в разных группах, но иногда у потока были общие лекции. Тогда он старался сесть сбоку и чуть сзади, чтобы Клюева была в поле зрения, и смотрел на ее волосы и плавный изгиб щеки. Счастье выпадало также на физкультуре. Он занимался самбо, она — гимнастикой под одной крышей просторного легкоатлетического Бауманского манежа. Он отрабатывал броски и подсечки и поглядывал, как Клюева неподалеку в футболке и лосинах ходит с прямой спиной.

Этого всё равно не хватало. Нурофен приноровился в день физкультуры поджидать ее у метро «Электрозаводская» и идти следом. Клюева носила короткий черный полушубок, а голову повязывала черным в красных цветах павловопосадским платком. Она быстро шла по набережной Яузы, а он плыл в двадцати шагах позади, в блаженной прострации, не спуская глаз с платка. Так продолжалось всю зиму первого курса, весной Нурофен решился подойти.

— Привет гимнасткам! — сказал он заранее приготовленную фразу. — Мы с тобой на одном потоке учимся, меня Лёша зовут.
— Привет! — ответила она. — А меня Света.
— Я знаю, — смущенно сказал он.

В апреле они сходили в оперетту — так пожелала Клюева. Еще как-то раз в кино. Лёша мечтал о встрече в более интимной обстановке, но такой обстановки у него под рукой не было — не в общагу же ее звать. После третьего свидания (снова кино) он попытался на прощанье поцеловать Клюеву. Она увернулась.

— Я тебе не нравлюсь? — спросил он.

Лёша надеялся, что она ответит что-нибудь в духе «не так быстро» или «не здесь», но Клюева сказала:

— Нравишься, но ты... какой-то слишком хороший, — и погладила его по голове.

Он решил больше с ней не встречаться.

В мае он увидел, как Клюева садилась в автомобиль марки Volvo. Дверь ей открывал зрелый мужчина в замшевой куртке и золотых часах. Они поцеловались. Лёша Нурофен с удовольствием отметил про себя, что эта сцена оставила его совершенно равнодушным.

Прошло двадцать лет. Алексей Георгиевич Ануфриев стоял у окна своей новой квартиры в жилом комплексе «Резиденции архитекторов» и с восьмого этажа смотрел на набережную Яузы,

«Резиденции архитекторов»
Позвольте себе уединенную комфортную жизнь в историческом Басманном районе Москвы. Расположение в центре столицы, авторская архитектура, собственная инфраструктура с пешеходным бульваром и торговой галереей подчеркивают премиальность клубного квартала «Резиденции архитекторов». Проектная декларация на сайте afipochtovaya.ru. Застройщик ЗАО «МТОК». ОГРН 1027739208474

— Клюева тоже придет, прикинь! — возбужденно сказала она.
— Она в Москве?
— Да вот, вернулась. Разошлась со своим Кипром и вернулась. Ты придешь?
— Ну раз сама Клюева придет, то как я могу отказаться.

Алексей Георгиевич попытался вложить в эту реплику сарказм, но попытка, видимо, вышла неудачной, потому что Малыгина хихикнула и сказала:

— Я тоже так подумала.

Он стоял у окна, смотрел на белый изгиб замерзшей Яузы, улыбался и думал о Клюевой. Ей, как и ему сейчас, около сорока. Тогда он был нищим бездомным студентом, а сегодня он глава собственной IT-компании, занимается защитой информации, имеет московскую прописку и квартиру премиум-класса, не говоря уже про автомобиль, часы Omega, iPhone и... И вообще любопытно будет пообщаться!

За неделю Малыгина успела всех обзвонить, создать группу в WhatsApp, забронировать столик в пивном ресторане на «Бауманской», поближе к альма-матер, и похудеть на два килограмма, чтобы влезть в белые джинсы.

Вечер удался. Первые полчаса потолстевшие и полысевшие версии одногруппников смешили и пугали друг друга своим новым имиджем, но потом литры пива смыли все прожитые годы, и силовые линии бывшего коллектива вернулись на свои места: весельчак Яшкевич всех веселил, тихий добряк Сапрыкин молча улыбался в углу, а красотка Клюева купалась в мужском обожании. «Как будто и не было этих двадцати лет», — подумала Малыгина, глядя на родные раскрасневшиеся лица, и постаралась незаметно ослабить пуговицу на джинсах.

Ближе к десяти вечера Нурофен с Клюевой пересели за барную стойку. Импозантный Нурофен в синем костюме и коричневой водолазке что-то говорил, а Клюева слушала, не сводя с него глаз. «За последние полчаса он сказал ей больше, чем за все годы учебы», — подумала Малыгина и подошла поближе.

— Кибербезопасность — это не так просто, как кажется, — говорил Нурофен. — Взять хотя бы закон о переносе данных... Можно еще два виски?.. Ты ведь будешь?

Клюева кивнула и поправила волосы.

Встречу выпускников они покинули вместе.

Малыгина настояла, что вручит Нурофену флешку с фотографиями встречи лично.

— Заодно всех обсудим! — аргументировала она.

Они договорились пересечься в японском ресторане там же, на «Бауманской».

— Привет! — сказал Алексей Георгиевич, он же Нурофен, садясь за столик.
— Привет, ловелас! — ответила Малыгина. — Я зеленый чай заказала, будешь?
— Почему это я ловелас?
— Да я всё знаю! — соврала Малыгина. — Закрыл гештальт с Клюевой?
— Какой еще гештальт?
— Это из психологии. Когда человека всю жизнь преследует незаконченное действие, это называется «незакрытый гештальт». Мешает жить, думаешь об этом всё время...
— Ну да, понятно... Я не силен в психологии.
— Ну ладно, Ануфриев, расскажи!

Малыгина аж вся сияла от любопытства.

— Что тебе рассказать?
— Было?

Алексей Георгиевич поерзал и сдался.

— Ну было, было.
— И как?!
— Тебе все интимные подробности рассказать?
— Нет! Что у вас теперь?
— Боюсь, что ничего. Закрыл гештальт, как ты выражаешься.
— А как же любовь?

Алексей Георгиевич в раздумье почесал тщательно небритую щеку и сформулировал ощущение, которое преследовало его уже два дня.

— Видишь ли, в чём дело. Я когда-то... Когда-то я действительно испытывал к ней... И даже думал, что вдруг... Вдруг опять... Но посмотрел на нее утром — какая-то посторонняя женщина лежит. Нет, она отлично выглядит, и всё такое. Просто это уже не та Клюева, понимаешь? И не тот я. Тот я, который Нурофен, окончательно исчез тем утром. И хотелось, чтобы она поскорее ушла. Блин, Малыгина, мне неудобно с тобой это обсуждать! Тем более вы подруги.
— Ой, Лёш, перестань! Ты меня сто лет знаешь. Неужели ты думаешь, я буду... — Малыгина встряхнула лицом, отгоняя нелепую мысль.
— Боюсь, что она всерьез могла к этому отнестись. Как-то слишком романтично всё получилось. Она в окно посмотрела, а там набережная эта, по которой мы с ней гуляли... Не знаю, как ей сказать, если она позвонит.
— Будь мужчиной, — хихикнула Малыгина, — просто не подходи к телефону.

— Ладно, уж как-нибудь скажу. Ну так, щадяще.
С Клюевой она встретилась на следующий день в том же ресторане — чтобы поддержать и утешить. Подруга, однако, не выглядела убитой горем, даже напротив: говорила кому-то в телефон «да», «допустим», «ну уж», при этом по ее губам бродила загадочная улыбка. Ее пухлые щечки с годами превратились в острые скулы, а морщинки в уголках глаз только добавляли шарма. Теперь она была чем-то похожа на зрелую Ким Бейсингер.

— Прости, — улыбнулась Клюева, вынимая из уха наушник.
— Поклонники?
— Как с цепи сорвались! Стоило приехать в Москву... Кипр — это ведь деревня, а тут...

Они заказали чай, и Малыгина спросила:

— Ну что там у вас с Ануфриевым?
— Ты уже в курсе, — рассмеялась Клюева, показав ровные зубы. — Так, ничего серьезного. Хотела кое-что выяснить.
— Что? Что он любит тебя так же, как на первом курсе?
— Да нет, это и так сразу было понятно. Хотела выяснить... Ты знаешь, я всё о нём вспоминала. Всё-таки человек любил меня, не то что некоторые, ну, ты в курсе. Думала, может, зря я его тогда... Поехали к нему... Ты знаешь, где у него квартира? В этом новом жилом комплексе, прямо там, с видом на набережную, где он за мной таскался! Прикинь? Столько лет прошло, а его так и не отпустило. И я подумала, а вдруг... — Клюева покрутила кистью, помогая словам выйти, — вдруг я бы смогла...
— И? — взволнованно спросила Малыгина.
— И... Нет. Не смогла.
— Почему?
— Почему, почему. Это же Ануфриев. Нурофен. Тот же взгляд, как у щенка. Кофе мне утром принес в постель. Такой... слишком хороший. Не знала уже утром, как ноги унести. Зато теперь можно спокойно жить дальше.
— Закрыла гештальт, значит, — пробормотала Малыгина.
— Что?
— Ничего, неважно.
— Ну вот. Боюсь только, что начнет сейчас названивать... А вот и чай! Ты знаешь, я на Кипре полюбила чай...

Несмотря на взаимные опасения, Алексей Георгиевич Ануфриев и Светка Клюева так и не созвонились. Они больше не думали друг о друге, закрыли свои гештальты и стали счастливо жить дальше, каждый своей жизнью. А Ленка Малыгина махнула рукой и купила джинсы на размер больше.

Олег получил сообщение, когда был в театре на репетиции. В первый раз он прочитал его в перерыве между сценами. Во второй раз — отпросившись в туалет. Третий раз Олег решил отложить до вечера. Олег представлял, что за эти часы новость созреет, разбухнет и предстанет перед ним в каком-то новом, парадном виде, украшенная, словно мундир африканского диктатора, множеством пестрых лент и пышных аксельбантов. Вечером после репетиции он вышел из театра, свернул в ближайший бар, положил телефон на стойку и, не сводя с него глаз (как будто сообщение могло куда-то из телефона сбежать), выпил разом сто граммов коньяка. Потом еще пятьдесят. И еще пятьдесят. И только тогда прочитал сообщение в третий раз. В конце текста семенил целый выводок правых скобочек, а замыкал шествие смайлик в виде круглой рожицы с подставленным к губам пальцем.

То, что испытывал Олег в связи с победой, имело мало общего с радостью. Скорее он чувствовал покой и усталость, как если бы после многочисленных просьб и обращений банк наконец вернул ему на счет списанную по ошибке сумму. И сумму немалую. Это было справедливо. Признание он считал закономерным. Награда, как он думал, с одной стороны, прибавит ему уверенности в себе, а с другой, привлечет новые значительные роли. По большому счету работа в фильме «Их» была первым серьезным опытом в кино (это в тридцать два года!). И фильм, что называется, «выстрелил». О нём много говорили, о нём спорили. Известный кинокритик на Первом канале признался, что «фильм „Их“ вызывает у него идиосинкразию к конвенциональному подходу в киноискусстве». Олег прогуглил два незнакомых слова, но всё равно ничего не понял во фразе известного кинокритика. Другой статусный обозреватель написал в фейсбуке, что «„Их“ — пощечина бесчеловечному режиму, который, словно Сатурн, пожирает своих же чад». «Ну, пусть так», — подумал Олег. Общественность разделилась надвое, и в последнее время вести жестокие споры на тему «Их» в сети, на кухнях или в барах стало признаком хорошего тона.

Дело в том, что, если не считать бронзовой медали, выигранной Олегом в пионерском лагере на состязаниях по прыжкам в длину, он никогда не получал никаких призов. Он слишком привык, что какое-либо профессиональное внимание обходит его стороной. Новость о награждении была похожа на то, как в тихий узкий переулок, сбившись с маршрута, с грохотом заехал автобус. И ему это нравилось.

И вот настал день церемонии. Местом награждения по традиции служил Большой театр. Проснувшись, Олег увидел в комнате странного человека, похожего на официанта. Он завис перед кроватью, не касаясь пола, и у него не было ни головы, ни рук. Сердце Олега ёкнуло, и кровь выстрелила в конечности. Но он тут же вспомнил, что это смокинг, который жена подвесила ночью за люстру. Дверь на балкон была открыта, и смокинг медленно покачивался на сквозняке. Можно было подумать, что это призрак приглашает Олега совершить с ним по комнате тур вальса. Все треволнения и переживания последних дней вернулись на свои места после недолгого перерыва на сон. Он зажмурился, выдохнул и вскочил с постели. День будет долгий и трудный.

На кухне жена Даша варила кофе. Она тоже была актрисой и работала в небольшом театре «Перевоплощение» на юго-востоке столицы. Она была уверена, что успех мужа положительно скажется и на ее карьере.

— Олеж, омлет готов, сейчас кофе сварится. Как спал?
— Так как-то, любимая.
— Ты ведь сегодня не будешь слишком сильно волноваться, да?
— Ну как я могу не волноваться?
— Просто не волноваться, и всё.
— Ну как я могу не волноваться?
— Не волноваться, и всё тут.
— Мы долго будем это продолжать?
— Если ты сам не прекратишь, то долго.

Олег посмотрел на Дашу. В разговорах с женой у него было такое чувство, что его плохо перевели на другой язык. Но сегодня был важный день. Нельзя было ссориться.

На сцене вращалась бесконечная карусель из артистов, режиссеров, операторов и продюсеров. Между вручениями следовали номера. Пели оперные певицы, танцевали знаменитые примы. Выступали какие-то рэперы и резиденты «Камеди клаба». Олег не улавливал ни слова из того, что говорили выступавшие, не понимал значения ни единой шутки. Но, к своему удивлению, он обнаружил, что уже успел освоить набор шаблонных жестов и ужимок, которыми пользуются «люди из телевизора», когда обязаны во что бы то ни стало демонстрировать хорошее настроение и бодрость духа. Опуская глаза, он видел свои руки, и ему становилось противно. Они дрожали и были в поту. Он то и дело вытирал ладони о колени: руки опухли, и Олег чувствовал, как жмет обручальное кольцо, которое он по привычке пытался покрутить на пальце. Тогда ему казалось, что всё это не про него, что кто-то ошибся. Что это понарошку. Что всю жизнь он занимался не тем, а его сегодняшний успех — случайность. Что он вата, в которую закутывают елочные игрушки, убирают их в коробки, а коробки складывают до следующего Нового года на антресоли. И вот игрушки все побились, и пришлось вешать на елку то, что осталось, — блеклую рваную материю. И он и был этой материей. И ничто не помогало: ни многочисленные комплименты от больших артистов, ни положительные статьи в прессе, ни даже особые, только ему понятные взгляды коллег и друзей по театру, с которыми он был близок полжизни. Через эти взгляды он понимал, что они как будто допускали нового его, что они одобряют его успех. Но только пока что, на первых порах, до вынесения негласного вердикта.

На сцену тем временем поднялся какой-то пьяный режиссер. Получив приз, он сходу послал всех присутствующих на три буквы. Почему-то в зале это вызвало одобрительный смех. Потом, воинственно тряся дарственной статуэткой, он начал скандировать слова поддержки известному опальному журналисту. Ведущие смущенно зашелестели страницами на своих планшетах. Учредитель премии, находившийся тут же, сделал добродушную мину, которая означала что-то вроде: «Ой, ну опять ты, дружище, за свое! Не-ис-пра-вим». Зрители поначалу робко, затем всё смелее начали вторить режиссеру, и когда тому наконец отключили микрофон, зал уже слаженно и бодро, наслаждаясь собственным единением и безнаказанностью, повторял короткую речовку.

Олег посмотрел по сторонам: и сосед слева (собственно, режиссер «Их»), и Даша справа скандировали фразу вместе со всеми. Более того, он и сам не отставал от толпы. И он подумал, что если бы все окончательно сошли с ума и на этом церемонию объявили закрытой, если бы всех, включая Дашу и его самого, развезли по психбольницам прямо из Большого театра, то это было бы вполне естественным и закономерным окончанием вечера.

Но зал успокоился, и церемония продолжилась. Его «звездный час» неумолимо приближался. В голове сменялись картинки: вот он едет на троллейбусе из «Мосфильма» после первых проб, и лица пассажиров угрюмые и сосредоточенные, как будто они отправляются на войну; вот его добавляет в друзья на фейсбуке продюсер Тигран и пишет, что хочет в главной роли видеть только его. А Олег только усмехается, потому что в глубине уже не верит в свой успех, потому что это «только-вы-и-никто-больше!» он слышал за свою жизнь двести тысяч раз, и ничем бóльшим это не заканчивалось. Он увидел, как разбивают тарелку о штатив в первый съемочный день. И он забрал себе маленький осколок с завитком чьей-то росписи и не вернул этот осколок, когда пришло время склеивать тарелку обратно. А сейчас он принес этот осколок во внутреннем кармане смокинга; он вспомнил, как в селе под Архангельском он познакомился с местным псом. Сдружился с ним, кормил его курицей и почему-то халвой. Вспомнил, как они чуть было не подрались с режиссером Гошей прямо на проселочной дороге, сверкающей от грязи, и всё из-за одной фразы в сценарии, которая казалась ему нестерпимо фальшивой. А сейчас вот он, Гоша, сидит слева от него, выбритый, уже подвыпивший, деланно равнодушный. Наверное, тоже знает, кто получит приз. Он и получит. Действительно, почему Олег решил, что только ему сообщили о призерах? Скорее всего, каждому успели сообщить. Олег выдохнул и мысленно послал себя к чёрту.

В кармане завибрировал телефон. Даша напомнила, чтобы он на всякий случай его выключил. Олег, не глядя на трубку, сбросил звонок. Со сцены снова кто-то пошутил. Шутка была настолько остроумной и неочевидной, что залу потребовалась пара секунд, чтобы распознать всю соль. Наконец зал взорвался от хохота, вместе с ним по инерции засмеялся и Олег. В этот момент телефон завибрировал снова. Олег посмотрел на экран. Улыбка медленно сползла с его губ и обратилась в нечто противоположное: в грустную мину какой-то хтонической глубоководной рыбы. На экране светились две буквы: ЗИ. Олег уставился на Дашу, и в этом взгляде была мольба, просьба о прощении, страх и еще что-то, что заставило Дашу спросить мужа твердым и серьезным тоном:

— Тебе плохо?

Олег сжал ладонь Даши.

— Нет.

Даша склонилась к нему и зашипела прямо в ухо:

— У тебя рука вся мокрая. Что с тобой? Соберись! До тебя минут сорок осталось.
— Мне надо выйти.
— Что, прямо вот сейчас приспичило? Раньше не мог?
— Мне надо сейчас выйти.
— Что ты заладил: «выйти-выйти», а? Как девочка маленькая. Потерпеть не можешь?

В ее прищуренных глазах появилась та вульгарная искра, которая уже много раз заставляла его задуматься всерьез: а с той ли женщиной он связал свою жизнь? Это был презрительный взгляд, выдававший в ней такую душевную заурядность и дремучую посредственность, что от этого буквально хотелось удариться лицом о стену в отместку самому себе за свою же глупость и бесхарактерность. Но сейчас он думал совсем о другом. Наоборот, какая ни есть, Даша могла бы ему помочь, но что-либо объяснять, а тем более просить о помощи он был не в состоянии.

— Я сейчас.

И Олег приставными шажками побрел вдоль ряда, бормоча себе под нос «извините» и «простите». В центральном проходе он физически ощутил на себе внимание полутора тысяч зрителей и десятков камер. Он посмотрел наверх: зал был похож на раскрытый гранат. И ему казалось, что этот гранат каждым своим зернышком устремлен на него. Его беспрестанно фотографировали. Впрочем, нет. Скорее всего, его никто не замечал. В проходах было темно, все наблюдали за сценой. У Олега закружилась голова. Поплутав в складках бархатной занавески, он наконец вывалился из зала. В нижнем фойе официанты готовились к фуршету. Проезжали тележки, груженные канапе и тарталетками; медленно проплывал трехэтажный айсберг, снизу заставленный морепродуктами, выше — серебряными обтекаемыми боксами с какими-то котлетами, а верхний этаж венчали бутылки с крепким. Девушка, которая, как на буксире, тянула за собой эту огромную конструкцию, заметила Олега. Она не спеша к нему приблизилась и нехотя, словно не по своей воле, а выполняя чье-то повеление, без спроса сделала с Олегом селфи. Причем, когда она нажала на кнопку, лицо ее радостно вспыхнуло, а потом сразу же вновь потухло. Она буркнула «спасибо» и так же флегматично потащила свой обоз дальше.

Олег снял бабочку и расстегнул пуговицу на шее. Дышать стало легче. Он встал перед большим зеркалом и набрал номер. Он знал, что раньше седьмого гудка на том конце не ответят. Между тем ответили на четвертый.

— Зинаида Игоревна. Здра-а-асьте! — как-то по-козлиному протянул Олег, и самому от себя стало противно.

— Олежик, здравствуй, мой дорогой! — Зинаида Игоревна, как и многие в ее почтенном возрасте, почти кричала в трубку, словно абонентов разделяли океаны. Олег и сам поддался этому эффекту: прижал телефон крепче к уху и другой ладонью обхватил его снизу.

— Как ты, мой хороший?
— Зинаида Игоревна, я очень хорошо!
— Как твой театр? Машенька уже в какой класс пошла? — ЗИ решила, что у Олега есть дочь. Объяснять, что ЗИ ошиблась, у него не было желания, поэтому он ответил только на первый вопрос:
— Да как-то помаленьку, Зинаида Игоревна! Всё хорошо.
— Хорошо?
— Хорошо.
— Точно хорошо?
— Даже отлично, Зинаида Игоревна. Я тут как раз...
— Дорошенко тебя всё так же не замечает? Он тебе хоть одну серьезную роль дал?

Олег смотрел на себя в отражении: перед ним стоял уже неюный мужчина. По бокам носа к губам спускались две глубокие морщины. На лбу образовались пересечения, похожие на сетку, так что при случае на нём можно было бы сыграть фломастерами в крестики-нолики. Выше висков появились первые робкие признаки седины. На шее краснела россыпь прыщиков от утреннего бритья (я же ей говорил, что лучше было оставить щетину!). Пару лет назад он начал активно качаться, и теперь бицепсы угадывались сквозь ткань рукавов.

— Дал, Зинаида Игоревна. Он теперь меня стал замечать.
— Что?

Олег крикнул громче:

— СТАЛ замечать. Он ДАЕТ мне роли! Теперь дает, — параллельно возник вызов от Даши.
— Дорогой мой! Я звоню тебе не просто так. Мне очень нужна твоя помощь.
— Что такое, Зинаида Игоревна? — голос Олега фальшиво изобразил участие и тревогу.
— У меня не слушаются ноги. Я стала инвалидом и передвигаюсь на коляске. У Гузель заболел сын, и ей сейчас пришлось уехать домой. Ты можешь отвезти меня в центр занятости для пенсионеров?

Олег похолодел.

— Конечно, могу, Зинаида Игоревна. А когда? — в мыслях Олега бешено завращалась рулетка, по виражу которой с треском несся невидимый шарик. Цифры и цвета секторов размылись и слились. Олег крепко зажмурился и сжал со всей силы челюсти, словно всё его тело свело от боли.

— Сегодня. Сейчас. Мне нужно туда к десяти, — Олег не успел сделать воображаемую ставку, и в какую ячейку угодил шарик, ему было решительно безразлично. Одно было очевидно: не в ту, в которую надо.
— Понятно, — неестественно добродушным тоном сказал Олег.
— Олежик, то есть ты меня выручишь? — в фойе выбежала Даша и стала выискивать его вокруг.
— Я... тут... я просто... Скажите, а хотя бы к десяти тридцати никак нельзя?
— Нет, мой мальчик, к десяти тридцати уже не нужно. Ох. Ладно, я ошиблась. Занимайся своими делами.
— Нет-нет, Зинаида Игоревна, вы не ошиблись, я могу. Я приеду. Сейчас.
— Олежка, я хочу тебя поздравить. Ты знаешь, что такое благодарность. Ты научился. Это важно. Очень важно. Такого в ваших «Щуках»-ГИТИСах не преподают. Тогда я тебя жду!
— Только я не знаю ваш новый адрес.
— Громче. Не слышу!
— Какой у вас адрес, Зинаида Ивановна? — прокричал Олег и, воспользовавшись мгновением, запихнул контрабандой в свои слова столько злобы, сколько в них могло влезть.
— А я тебе сейчас сэмээской пришлю! — сказала ЗИ, и ему показалось, что она хвасталась, как хорошо осведомлена о последних веяниях времени.

Сзади нарастал цокот Дашиных каблуков. Стук ускорился, и в отражении возникла жена. Олег развернулся к ней.

— Ты долбанулся, а? Ты совсем долбанулся? — еще издалека выкрикнула жена.
— Даш...
— Дебил, ты через три номинации! Лучшую женскую роль второго плана уже вручили! Где ты ходишь? Ты чё там, нюхал что-то, а?
— Ничего я не нюхал.
— А чё нервный такой? Всё! Марш в зал, — сказала Даша и выстрелила указательным пальцем в стену.

Олег выставил перед собой руки, как плохой актер в американском фильме, который собирается объяснить, что «всё не так, как ты думаешь».

— Даш... Нет времени всё это рассказывать, но мне срочно нужно уехать.
— Что???
— Мне нужно помочь одному очень старому и важному для меня человеку.
— Ты совсем плохой? Что ты несешь?
— Это директор моей театральной школы. Я тебе много про нее рассказывал. Зинаида Игоревна.
— И-и-и?.. — исподлобья глядела на него Даша.
— И ей срочно нужна помощь. Она передвигается в инвалидном кресле. Сиделка уехала куда-то. Зинаиду Игоревну надо отвезти.
— Куда?

Олег отвечал ей тоном провинившегося школьника, чьих объяснений взрослые всё равно не поймут.

— Я пока не понял куда.

Даша сжала ладонями щеки, так что губы собрались в бантик:

— За что мне всё это... Что ты придумываешь?
— Это чистая правда. Она очень, очень важный для меня человек. Она сделала из меня актера. Она воспитала меня как личность. Она сформировала мой внутренний стержень.
— Куда тебе нужно ее отвезти? Что всё это за бред? — на слове «бред» она как-то даже взвизгнула.
— Не бред. В какой-то... я не знаю. Какой-то дом творчества для стариков.
— Сейчас?? Вот прямо сейчас?? Почему ты? Ты у них один во всей школе учился?

В руке зазвонил телефон. Это был режиссер Гоша. Олег скинул звонок.

— Я не знаю. Никто больше не может. Она меня попросила. Я не могу отказаться. Понимаешь? Ей восемьдесят шесть лет.

— Давай я поеду.

Теперь звонил продюсер Тигран. Олег скинул и его.

— Нет. Ехать должен я.

Даша указала рукой на стену, за которой, судя по всему, уже объявляли номинантов на лучшую мужскую роль второго плана.

— Олежик, солнышко. Это же лучшая минута во всей твоей гребаной жизни, это же твой триумф. Подумай о маме, о папе. О моих родителях! Они же так за тебя радовались! Ты же всегда был лузером, ты сам не понимаешь, ты же был неудачником? — говорила Даша, по-грифоньи вытянув шею и прищурив глаза. — Ты сейчас звезда, ты снялся у Гоши Облипихина. У него вся страна мечтает сняться. Что ж ты ссышь-то так? Что ж ты у меня такой трус?
— Ну, придумаю там что-нибудь. Передадут мне приз позже, — сказал Олег и тут же вспомнил, что «Золотой дубль» вручают только при условии, что лауреат присутствует на премии. — Дашенька, пойми меня. Это долг.

Даша приблизила к нему зареванное лицо и прошептала, беззлобно, даже сочувственно, как будто только сейчас решив про Олега какую-то старую загадку и поразившись простоте этого решения.

— Ты просто. Контуженный. На всю голову. Идиот, — спокойно сказала она и, как-то ссутулившись, побрела в зал. Но вдруг остановилась, быстро вернулась к Олегу и со всей силы, наотмашь, дала ему оплеуху. Олег мог успеть отвернуться, но не стал этого делать. Ему хотелось хоть как-то сделать Даше приятное. А еще больше хотелось причинить себе боль.

Худшее было позади. Олег решил зайти в туалет. На приступке у раковины блестела призовая статуэтка в виде парящего голубя, который несет в клюве киноленту. Из средней кабинки доносился хриплый рев и сиплый рык. Кого-то не на шутку рвало. Щека горела. На коже краснел четко прорисованный силуэт Дашиной ладони. Можно было подумать, что Олег — футбольный болельщик, которому перед матчем разрисовали щеку в цвета любимой команды. Олег умылся холодной водой. Попил из крана. Наконец пришла СМС от ЗИ с адресом: «ЖИЛОЙ КОМПЛЕКС „СИРЕНЕВЫЙ ПАРК“.

«Сиреневый парк»
В Восточном административном округе Москвы формируется новый квартал комфорт-класса «Сиреневый парк» с удобными квартирами, благоустроенными дворами, новыми детскими садами, школами и объектами инфраструктуры. Здесь есть всё для счастливого будущего каждой семьи. Проектная документация на сайте afi-park.ru. Застройщик АО «Метромаш» ОГРН 1027739733284

— Кто тут за мной следит? Ого, сам Олег Якушев. Отличная работа, кэп, — еле ворочая языком, произнес он, потом коснулся двумя пальцами воображаемого козырька. — «Их» — сила!

Но тут он резко развернулся и снова свалился над унитазом. Олег тихо сказал: «Не забудьте приз».

Из туалета Олег направился к выходу. На банкетке, раздвинув ноги в длинном платье, так что одна нога полностью обнажилась, полулежала Даша. В руке она держала бутылку виски. Она не заметила, как Олег проходил мимо нее. В последний момент она выпростала в его направлении средний палец, и рука безвольно упала на банкетку.

Олег быстро шел через площадь к Театральному проезду, где его ожидало такси. Он поймал себя на том, что всё еще машинально повторяет заготовленные к награждению фразы: «Это наша общая победа», «Маме, папе, родной „Щуке“ и, конечно, Зинаиде Игоревне...», «Гоше Облипихину за доверие».

Прохладный сентябрьский воздух рассеивал и разбавлял его густое, муторное состояние. Кто-то продолжал ему без конца звонить. Он уже не смотрел на телефон. Китайские туристы, школьники на скейтбордах, пары, целующиеся на скамейке... Никому до него не было никакого дела, и это ему нравилось. Их чуждость умаляла значимость его собственных переживаний, уравнивала их на фоне тех мелочей и больших эмоций, которые испытывает сейчас каждый в этом огромном городе. Сворачивая с Театральной площади, он напоследок обернулся. На Большом театре включилась иллюминация. Тени в углублениях и на выступах, отсвет на колоннах, мордах лошадей и на фронтонах. В этом действительно было что-то величественное, древнегреческое, неестественное, точнее сверхъестественное. В трех проемах между колоннами были растянуты афиши премии. «XXXII Всероссийская премия в области киноискусства „ЗОЛОТОЙ ДУБЛЬ“». И весь этот дом был сейчас похож на гигантский пульсирующий плод со своими таинственными процессами внутри, свидетелем и участником которых он сам был еще пятнадцать минут назад. А теперь он был изгнан. По собственной воле. И теперь он был свободен. Свободен и несчастлив.

Выехали на Большую Лубянку. Телефон не переставал гудеть. Оказалось, он пропустил восемнадцать звонков. От Гоши, Тиграна, мамы, папы, от тещи и еще с каких-то незнакомых номеров. И ни одного от Даши. По радио трещал какой-то навязчивый хит. В любое другое время Олег попросил бы переключить, но сейчас ему было всё равно.

Несмотря на вечер буднего дня, улицы были свободны. И это было странно. Как будто сам город благоволил их встрече. Ехали по Сретенке. Вот он спешит на встречу с ЗИ. Что же это за сила, что это за жгут, который никаким ножом не удается порвать. Пятнадцать лет, как он окончил школу. И как будто и не было этих лет. И что бы с ним ни случилось, как бы ни складывалась жизнь, стоило этому мощнейшему магниту снова начать разливать свои волны, и он, как будто шар, собранный из железа, через города, леса и горы послушно катился на зов.

С проспекта Мира свернули на Третье кольцо. Потом поехали вдоль Сокольников. В дверной выемке кто-то забыл воду. Олег достал бутылку и снял крышку. На горлышке остался след губной помады. Олег представил, как по одной этой примете он бы влюбился раз и навсегда, вытребовал бы у водителя номер пассажирки, нашел бы ее, всё ей тут же объяснил. Она бы бросилась в его объятия, поддавшись обаянию и нетривиальности минуты. И вот они уже живут вместе. И так всю жизнь, всю жизнь. Как красиво и ладно.

Пересекли Яузу. Навигатор водителя показывал, что уже рядом. Олегу казалось, что он не столько приближается к своей старой учительнице, сколько отдаляется от своей нынешней жизни. С Открытого шоссе свернули на Тагильскую улицу. Такси остановилось перед совершенно новым жилым комплексом «Сиреневый парк». Олег вышел из машины. Молчавший всю дорогу водитель вдруг выскочил за Олегом и, застенчиво улыбаясь, спросил:

— Брат, мёжн селфи для дочк, а?

Олег не был против. Он прошел через детскую площадку и оказался у нужного здания. Дома только начали заселять. Жильцов было немного, и окна квартир горели незаконченным узором и вразнобой. Охранник пропустил его. Первые двери, вторые, еще проход. Сталь, стекло, однотонный мрамор (откуда у нее на всё это деньги?). Просторный бесшумный лифт. Олег решил зачем-то снова надеть бабочку. У двери, как это часто бывает перед встречей после долгой разлуки, Олег замялся, откашлялся и позвонил. Тут же загремел один засов, другой, повернулся ключ, и дверь отворилась.

«Как человек может так постареть?» — подумал Олег и улыбнулся широкой, насколько можно, обаятельной улыбкой.

ЗИ была в цветастом старом халате, на ногах белели икеевские меховые тапочки, на совином носу сидели ее знаменитые тонированные очки с длинными цепочками и фигурными дужками. Она стояла, опираясь на палку, сгорбленная, уменьшенная, как будто скомканная, и по всему было видно, что осталось ей немного. ЗИ смотрела на него и очень хорошо понимала, о чём он сейчас думает.

— Здравствуйте, Зинаида Игоревна!
— Здравствуй, Олежик! Мне Толя-охранник позвонил и сказал, что к вам, Зинаида Игоревна, поднимается какой-то молодой красавец. Ну заходи, Олеж.

ЗИ жила в огромной квартире в три комнаты, с двумя уборными и обширным балконом. Интерьер дома представлял собой смесь из навороченных веяний последнего времени и предметов, которые ЗИ забрала из своей хрущёвки. Ни один выступ или притолока не пустовали. Каждое свободное место было заставлено какой-нибудь болгарской тарелкой, валдайским колокольчиком или керамической безделушкой. На кухне во всю ширину стены висели общие школьные фотографии разных лет. Олег узнал в одной из них ту, что стояла у него за стеклом на полке много лет... черно-белая, из лыжного похода.

— Ты, Олежка, всё такой же скромный, застенчивый. Всё стесняешься спросить, откуда у меня всё это?
— Да вот я всё сам думаю-думаю, понять не могу, — сказал Олег, оглядываясь вокруг и чуть преувеличивая свою реакцию на роскошь, в которой жила ЗИ.
— А это мне Миша Вольф подарил.
— Миша? А он стал недвижимостью заниматься?
— Как видишь, — ЗИ раскашлялась. Потом достала из кармана пачку «Примы» и медленно, как будто неумело, закурила, потом долго водила потухшей спичкой справа налево. — А ты, Олеж, куришь?
— Бросил, Зинаида Игоревна.
— Это ты правильно. Как Машенька? В какой класс она пошла?

Олег вспомнил, что ЗИ приписала ему несуществующую дочь и даже успела отправить ее в школу.

— Да вот в пятый пошла две недели назад.
— А с Милой ты так и не помирился?

Олег стал вспоминать, у кого из его корешей по школе была жена Мила и дочь Маша, и не вспомнил.

— Нет, Зинаида Игоревна, с Милой я не помирился.
— Очень жаль. Хорошая девочка.
— Ну, это ее жизнь, ее выбор. Я ей не хозяин. Спасибо, что дочку оставила, — угрюмо сказал Олег.
— А Мишка Вольф теперь попал наверху в немилость. Уехал в Германию. А перед тем пришел ко мне в хрущёбу и говорит: я вам, дорогая моя ЗИ... А ты, Олеж, кстати, тоже так меня называешь за спиной?
— Как? ЗИ? Нет, — замотал головой Олег. — Что вы! Никогда. В первый раз слышу.

Олег вспомнил Мишу Вольфа, маленького, очень злобного пацана и талантливого пианиста, который часами импровизировал в музыкальном классе джаз. Оказывается, он стал олигархом. ЗИ хитро улыбнулась.

— Ну не слышал, так не слышал. Миша, значит, говорит: я вас так люблю, моя дорогая ЗИ, я вам так благодарен за то, что вы мне дали, что хочу подарить вам новую квартиру, — она снова закашляла. — Я чуть не рухнула. Мне? Квартиру? Зачем? Хочу, говорит, и всё тут. И знаешь, Олеж, подарил. А мне после того, как Аркадий Леонидович ушел, вообще ничего не нужно. А у тебя, кстати, как вообще с работой, неважно? Дорошенко роли так и не дает?
— Не дает.
— Подрабатываешь где еще?
— Ну... так... в кино иногда.
— Ладно, я пойду одеваться, а потом ты поможешь отвезти меня в центр занятости.

ЗИ, шаркая, медленно углублялась в полумглу длинного коридора. Олег остался сидеть на кухне.

Из дальней комнаты послышался голос ЗИ. Она громко говорила с кем-то по телефону: «Да, Олежик зашел. Якушев. У него совсем туго с деньгами. Он работает официантом». Олег шлепнул себя ладонью по лбу. «Какой же всё это действительно бред», — думал он. Это она, значит, его смокинг приняла за наряд официанта?..

Наконец ЗИ вышла в коридор. Из шкафа-кладовки Олег вытащил кресло-каталку. Разложил его и помог ЗИ облачиться в пальто.

На улице уже стемнело. Олег вез ЗИ по дорожке через яблоневую аллею. Все скамейки были пусты, и многочисленные фонари освещали длинную дорогу только для них. Полил дождь. Пришлось остановиться, чтобы надеть на ЗИ дождевик, припрятанный для таких случаев в специальном кармашке. ЗИ без конца что-то говорила. Про то, как она любит своих учеников, про свою жизнь, про то, что неблагодарность — худший из грехов. Всё про ту же Милу и их несуществующую дочь Машу, которую Олег, к удивлению, даже успел по-своему полюбить. Дождь лил всё сильнее. Концы его бабочки грустно обвисли, телефон стал барахлить. Он чувствовал, как по лицу течет что-то липкое и неприятное. Это был лак, которым Даша утром сделала ему укладку. Он уже не слушал, что говорит ЗИ. Он представил, как, сильно разогнавшись, он пускает кресло вместе с ЗИ катиться дальше до конца аллеи, а сам сворачивает в темноту между яблонями и липами и пропадает навсегда. Для ЗИ, для Даши, для себя самого. Аллея закончилась, свернув направо, они вскоре оказались прямо у входа в центр занятости для пенсионеров. У двери их встречал какой-то мужик в колпаке, панталонах и камзоле. В руке он раскачивал светильник. Олегу показалось, что всё это сон. Должно быть, это и был сон.

— Здравствуйте, Зинаида Игоревна.
— Здравствуй, Сергей Львович. Ты не пугайся, Олеж. Мы тут со сверстниками решили Шиллера ставить, «Разбойников». Разумеется, это моя инициатива. Я режиссирую. Надо всё время держать себя в профессиональном тонусе. Закончили разбор, уже даже на ножки потихоньку встаем.

Сергей Львович закивал головой, и длинный колпак вторил его кивкам. К щекам у него были приклеены пышные бакенбарды.

— Ну всё, Олеж, спасибо тебе, родной! Тут уж я сама.
— Зинаида Игоревна, а...
— Что ты, что ты! Ждать меня не надо, — деликатно предвосхитила вопрос ЗИ. — Меня через два часа заберет обратно Родя Ясин.
— Вы уже, значит, договорились?
— А как же? Что же, я тебя тут ждать заставила бы? Я вообще тебя мучить не хотела. Я и Анечке Астровой звонила, и Кирюше Брыгину, и Мите... как его...
— Карпину.
— Да, Карпину, и Славе Толстых, и Катьке Фединой. Никто не может. Ты один смог.

Олег понял, что ЗИ просто раскрыла телефонную книжку и стала обзванивать своих учеников в алфавитном порядке, так что никакой эксклюзивности в том, что для помощи она выбрала именно его, не было в помине.

Олег склонился и обнял ЗИ за шею.

— Ну спасибо, Олежик! Пока!
— До свидания, Зинаида Игоревна, не болейте!

И он, и она знали, что уже никогда не увидятся.

Олег вернулся на аллею, но на полпути свернул к дереву, облокотился спиной о ствол, посмотрел в дождливое небо и вдруг громко заревел. Заревел так, как может реветь человек, который знает наверняка, что его никто не может услышать, и в промежутках между приступами он успевал удивиться себе самому, что, оказывается, его горло способно воспроизводить такие животные, первобытные звуки.

Олег не знал, сколько он простоял под деревом. Час или два. У ног он заметил полусгнившее яблоко. На вкус оно оказалось неожиданно сладким. Ливень не стихал. Мимо него прошел какой-то человек в дождевике. Он прошел до конца аллеи и свернул направо к центру занятости. Олег понял, что это Родя Ясин пришел забирать домой ЗИ.

У сердца что-то закололо. Олег засунул руку под смокинг и нащупал осколок тарелки. Он достал его из кармана, повертел в руках, убрал назад и вызвал такси.

Сцена первая

КОУЧ. Вам надо сделать что-нибудь бессмысленное.

КЛИЕНТ. В каком смысле бессмысленное?

КОУЧ. В прямом. Вернее, я немного неточно выразилась. Вы, в принципе, и так в своей жизни много бессмысленного делаете.

КЛИЕНТ. Это почему еще? Вы о чём? Почему вы так говорите?

КОУЧ. Ну, если бы ваша жизнь была полна смысла, мы бы с вами сейчас здесь не разговаривали.

КЛИЕНТ. Я ничего бессмысленного не делаю. Всё по делу.

КОУЧ. Да-да. Всё по делу.

КЛИЕНТ. Ну а как еще?

КОУЧ. У вас всё по делу, всё для чего-то. Работа — для денег и статуса. Отдых, развлечения — чтобы с новыми силами наброситься на работу и, опять же, для статуса. Семья — чтобы чувствовать себя нормальным человеком и снова для статуса.

КЛИЕНТ. Почему семья-то для статуса? Семью я люблю.

КОУЧ. Это хорошо, конечно. Но, в общем, вы всё делаете только ради чего-то. Поэтому нарастает ощущение бессмысленности. Тормозятся все ваши проекты, утрачивается направление движения. И вы приходите к коучу. Последнее как раз правильно. Это одно из очень немногих осмысленных действий, которые вы совершили.

КЛИЕНТ. Ну а что не так? Как надо-то?

КОУЧ. Вам надо попробовать сделать что-нибудь просто так, без какой-либо цели.

КЛИЕНТ. Зачем это? Вы знаете, я серьезный человек вообще-то. Ерундой не занимаюсь.

КОУЧ. Да-да, я в курсе. Но вы всё-таки попробуйте.

КЛИЕНТ. Ну а что мне сделать просто так? Как это вообще?

КОУЧ. Ну, можно, например, куда-нибудь съездить. Как говорится, куда глаза глядят.

КЛИЕНТ. Куда съездить? Типа, в парк? На экскурсию, что ли?

КОУЧ. Да нет, не в парк, не на экскурсию. Вот вы сразу придумываете какую-то цель, в данном случае так называемый культурный отдых. Нет, не надо себе устраивать культурный отдых. Съездите куда-нибудь просто так. Вот вы как на работу ездите?

КЛИЕНТ. Обычно на машине, конечно. Но я смотрю в «Яндексе»: если всё стоит, тогда я на электричку иду, у нас рядом станция «Кунцево», и еду до «Беговой», там у меня офис. Быстро получается.

КОУЧ. Ну вот, а вы попробуйте поехать на электричке не в центр, а в обратную сторону, в область. Выходите на любой станции, спонтанно, и там делайте что хотите: гуляйте, стойте на платформе, сидите на скамейке, разговаривайте с местными жителями. Что в голову взбредет.

КЛИЕНТ. Вы меня извините, конечно, но это ерунда какая-то. Я понимаю, вы известный специалист, мне вас рекомендовали серьезные люди, но мне некогда всякой фигней заниматься.

КОУЧ. А вы всё-таки попробуйте. Вам понравится, обещаю. Отнеситесь как к игре. Только не ставьте целей, не планируйте, не изучайте карты и википедию. Попробуйте первый раз в жизни сделать что-то просто так. Для вас это будет интересным опытом.

КЛИЕНТ. Ой, ну не знаю, не знаю. Не обещаю. Странно всё это. Может, лучше таблетки какие-нибудь?

КОУЧ. Насчет таблеток — это вам надо немного к другому специалисту. Это не по моей части, как вы понимаете. Да вам это не нужно, вы, мне кажется, и без таблеток справитесь.

КЛИЕНТ. Ладно, может, на выходных попробую. Но вообще, конечно...

КОУЧ. Попробуйте, попробуйте.

Сцена вторая

ЖЕНА. Ездил куда-то просто так? Ты решил начать мне врать?

КЛИЕНТ. Да чего врать-то? Коуч мне дала задание: съездить куда-нибудь просто так.

ЖЕНА. А чего наврал, что на работе мероприятие?

КЛИЕНТ. Ну, чтобы вот этот наш разговор состоялся позже, а не раньше.

ЖЕНА. Коуч, понятно. Коучесса. Симпатичная хоть?

КЛИЕНТ. Ну, так. Интересная, в принципе, женщина.

ЖЕНА. Понятно.

КЛИЕНТ. Ну чего ты сразу? Какая разница — симпатичная, несимпатичная. Это просто работа.

ЖЕНА. Работа — это то, за что тебе платят деньги, а не за что платишь ты.

КЛИЕНТ. Ну, знаешь, бывает работа над собой. За нее деньги тебе не платят.

ЖЕНА. Господи. Работа над собой. Я слышу эти слова от своего мужа.

КЛИЕНТ. Просто такое задание: сделать что-то просто так, без цели. Спонтанно.

ЖЕНА. Понятно. Следующим заданием будет спонтанно, просто так переспать с какой-нибудь случайной бабой. Ну просто так, спонтанно. Работа над собой. Вот знаешь, чем ты мне всегда нравился, это тем, что ты ерундой не занимаешься. Нормальный мужик, занят делом, зарабатываешь деньги. И вот начинается — работа над собой. Когда мужик произносит слова «работа над собой», это всё, конец. Прощай, нормальная жизнь.

КЛИЕНТ. Зря ты так. Мне ее Марков посоветовал.

ЖЕНА. Ты что, не понимаешь? Марков твой — фрик, придурок! Ты сам говорил, он на переговоры с инвесторами в рваных джинсах может прийти. Вот для таких это всё и придумано: саморазвитие, работа над собой. Ты-то куда?

КЛИЕНТ. Да какая разница — в рваных, не в рваных? Да может, он и прав, так и надо. Это мы привыкли перед всеми этими инвесторами на цырлах ходить. А он скоро такими темпами в списке «Форбс» будет. Ты понимаешь? Я его давно знаю. Я вижу: человека просто прёт, и по жизни, и в бизнесе. А раньше-то так не пёрло. И это всё после вот этого коучинга. Я, знаешь, сам скептически ко всему этому всегда относился. Всё вот это: психология, саморазвитие. Ни в жисть бы не пошел. Но я вижу результат. Вижу, человеку классно, всё идет, всё получается. Всё ему в кайф. Понимаешь, для меня главное — результат.

ЖЕНА. Что, типа, кризис среднего возраста?

КЛИЕНТ. Может, и кризис среднего возраста.

ЖЕНА. Всё не в кайф стало? Не прёт? Семейная жизнь опостылела, может? Нужны новые ощущения?

КЛИЕНТ. Ой, ну блин, ну зачем ты вот это.

ЖЕНА. Ну так обычно бывает. Сначала саморазвитие, новое видение, а потом... Знаем, много примеров.

КЛИЕНТ. Зря ты вот так.

ЖЕНА. Тебе мало просто нормально, хорошо, круто зарабатывать? Мало нормальной, обычной жизни? Семьи мало тебе? Чего не хватает?

КЛИЕНТ. Да при чём тут семья? Ты же знаешь, я тебя люблю, детей наших. Ну что ты гонишь-то на меня? Но нужно что-то новое, особенно в бизнесе. Как-то я закис. Занимаюсь одним и тем же. Это вообще хреново.

ЖЕНА. Понятно. Нужно что-то новое. В общем, знаешь что. Если тебе вообще интересно мое мнение, то я тебе скажу: мне всё это не нравится.

КЛИЕНТ. А мне нравится. Если тебе, конечно, интересно мое мнение.

Сцена третья

КОУЧ. Ну, как успехи? Состоялась бесцельная поездка?

КЛИЕНТ. Да, я съездил. Знаете, так странно — мне понравилось.

КОУЧ. Ну еще бы.

КЛИЕНТ. Такое, знаете, ощущение непривычное. Никогда такого не было.

КОУЧ. Давайте, расскажите. Как всё было, какие впечатления.

КЛИЕНТ. Я жене сначала не стал говорить. Сказал, что на работе мероприятие. Иду на станцию. Погода еще такая хорошая была, небо ясное, морозец, снег скрипит. Как в детстве, знаете.

КОУЧ. Как в детстве.

КЛИЕНТ. Ну да. Сначала шел быстро, как будто на работу спешу, по привычке. Потом вдруг остановился. Солнце светит, хорошо так, красиво. И пошел уже не спеша к станции. Хорошо, когда вот так идешь один, не спеша.

КОУЧ. Давно, наверное, так не ходили.

КЛИЕНТ. Да, не помню, когда такое было. Обычно если один — бегом бегу. А если не бегу — это с женой, с детьми, это другое. А так, чтобы один, вот так идти, не спеша — давно такого не было.

КОУЧ. Прекрасно. И?

КЛИЕНТ. Прихожу на станцию. Минут через пять электричка — в сторону области, как вы сказали. Народу мало, сижу у окна, смотрю. Хорошо так. Опять же, как в детстве. Я любил на электричках кататься. Даже всего одну станцию проедешь — уже целое приключение. Вот и сейчас так.

КОУЧ. Как в детстве. Хорошо.

КЛИЕНТ. Ну, я решил далеко не ездить, вышел в Одинцово. Осмотрелся, постоял. Смотрю: маршрутка 19-я. Сел и поехал. Вот как вы говорили — спонтанно. Просто так, да. Ну, еду, еду по Одинцово. Ничего такой город. В общем, так и ехал, пока в маршрутке никого не осталось. Водитель говорит: конечная. Необычное название — «Одинбург». Так конечная называется.

КОУЧ. М-м, интересно. И что там было?

КЛИЕНТ. Там такое, в общем, тихое место, это, я так понял, уже край города. Лес рядом. И такой домина стоит, огромный. Новый такой, современный. Таким как бы полукругом, и от него еще корпуса отходят. Красиво смотрится. Вообще, приятное место. Это, оказывается, и есть «Одинбург». Жилой комплекс. Такое название — среднее между Одинцово и Эдинбургом.

«Одинбург»
Жилой микрорайон «Одинбург» — проект нового поколения, охватывающий все уровни комплексного освоения территории. Архитектурная концепция объекта разработана по принципу «город в городе», предполагающему создание комфортного жилья, а также мест для активного и культурного отдыха. Проектная документация на сайте odinburg.ru. Застройщик ООО «РАПО». ОГРН 1035006456539

КОУЧ. Были в Эдинбурге?

КЛИЕНТ. Да, на одной конференции. Хороший город.

КОУЧ. Мне тоже нравится. И что дальше?

КЛИЕНТ. Ну, я там погулял, походил. Даже по лесу прогулялся. Там рядом совсем. Просто так, как вы говорили. Тихо, спокойно.

КОУЧ. А какие ощущения были? Что вы чувствовали? Вот вы всё время говорите: как в детстве. А что из детства вспоминалось?

КЛИЕНТ. Да вот это всё. Зима, снег. Я сам родом из Сибири. Небольшой город. Да вы не знаете. Ну, то есть вырос уже в Москве, но родители всё время на каникулы к бабушке меня отправляли. И вот как-то вспомнилось, как мы там с ребятами зимой. Ну, как обычно в детстве. Лыжи, санки, валялись всё время в снегу, сейчас вспоминаю — сплошной белый чистый снег. И вот, когда по лесу гулял рядом с этим «Одинбургом», вспоминалось всё это.

КОУЧ. Восстанавливается контакт с детством. Это хорошо.

КЛИЕНТ. И вот это ощущение беззаботности, когда делаешь что-то просто так. Просто кайф — валяться в снегу, на картонке с горки ехать. И вот сейчас так же было. Просто по ощущению. Никому ничего не должен, просто гуляю, зима, снег, лес, хорошо.

КОУЧ. Ну, вы просто делаете успехи.

КЛИЕНТ. Потом вернулся к дому этому. К «Одинбургу». Замерз, зашел в кафе и, знаете, заказал не кофе, а чай. С вареньем! Сам не ожидал такого. Ну вот из-за этого настроения — вспомнил, как у бабушки зимой был этот бесконечный чай с вареньем.

КОУЧ. Долгими зимними вечерами?

КЛИЕНТ. Ну да. Долгими зимними вечерами. А что?

КОУЧ. Да нет, всё прекрасно. Но вообще детство — не самое простое время в жизни человека. Ну ладно, мы потом еще об этом поговорим. Извините, я вас перебила.

КЛИЕНТ. В общем, знаете, хорошо было. Как-то вот хорошо. Что-то как будто отпустило. Пружина вот эта какая-то. Очень это непривычно: никуда не спешить, просто так куда-то поехать.

КОУЧ. Пружина. Отлично, отлично.

КЛИЕНТ. Да, как-то выдохнул.

КОУЧ. В общем, я вижу, вам понравилось делать что-то просто так.

КЛИЕНТ. Да. Я в прошлый раз что-то там говорил, что, мол, это всё ерунда, вы меня извините. Вы крутая, на самом деле.

КОУЧ. Спасибо. Ну вот видите.

КЛИЕНТ. Я когда домой приехал, жена говорит: что это ты прямо светишься весь. Ну, я ей рассказал как есть. Типа, коуч такое задание дала. Ругалась она на меня сильно. Подозревает теперь.

КОУЧ. О жене мы еще поговорим, если захотите, конечно. Кстати, я в том доме живу.

КЛИЕНТ. В каком?

КОУЧ. Ну вот в том, вокруг которого вы гуляли, где конечная 19-й маршрутки.

КЛИЕНТ. Вы? В этом самом доме?

КОУЧ. Ну да, в полукруглой части, как раз над кафе, где вы чай с вареньем пили.

КЛИЕНТ. А вот, смотрите, вы тоже совершаете бессмысленные действия, оказывается.

КОУЧ. Бывает, да. Я это вообще люблю. А что вы сейчас конкретно имеете в виду?

КЛИЕНТ. Ну, вот какая мне разница, живете вы в том доме или в каком-то другом? Сообщение лишено смысла.

КОУЧ. Ну как сказать. Ладно, будем считать, что вы меня уели.

КЛИЕНТ. Да нет, я так. Просто вы говорите, что я много бессмысленного делаю. Но вообще удивительно, какое совпадение! Именно в том доме! Обалдеть!

КОУЧ. Можно и так сказать. Но вообще-то совпадений не бывает.